Глава из книги Андрея БАЛАБУХИ "КОГДА ВРУТ УЧЕБНИКИ ИСТОРИИ. ПРОШЛОЕ, КОТОРОГО НЕ БЫЛО"

*** 
История с географией

     Ингрия, Ингерманландия, Ижорская земля, Водская пятина - каких только имен не носили в прошлом обширные лесистые территории, раскинувшиеся по берегам Невы и юго-западному Приладожью... Первыми, судя по всему, появились здесь угро-финские племена ижорцев <Сами себя они называют «изури», и на сегодня их осталось меньше тысячи человек.>. Было это в те давние времена, когда еще не сформировалась разветвленная Невская дельта, и река единым мощным потоком вливалась в Финский залив, который также был заметно шире и глубже (тогдашние береговые террасы прекрасно прослеживаются по сей день). Еще Нестор-летописец, говоря о пути из варяг в греки, упоминал, что великое озеро Нево широким устьем выходит к Варяжскому морю. Иные палеогеографы утверждают даже, будто еще Рёрих Ютландский, направляясь в 862 году в Ладогу, чтобы там стать Рюриком Русским, поднимался вверх именно по такой Неве... Но вернемся к нашим ижорцам. Впоследствии к ним присоединилось еще одно из прибалтийско-финских племен - водь, осевшее преимущественно по южному берегу Финского залива. Селились тут и корелы - в основном по правому берегу реки. Вслед за ними в Ингрию мало-помалу начали проникать славяне <Именно здесь, по мнению финского историка Хейкки Лескинена, сформировались водский, а возможно, также и ижорский языки. Предки води и ижорцев селились и на южном берегу Ладожского озера близ устья Волхова, который они называли Alode-jogi, т.е. Нижняя река; позднее это название преобразовалось в скандинавское Aldeigja, а затем и в славянское Ладога. Отсюда и название озера, окончательно закрепившееся за ним лишь в начале XIII века. На берегах Волхова финские племена соседствовали с славянскими - словенами и кривичами, которые тоже упоминает «Повесть временных лет» и которые поселились здесь не позднее VIII века.>.

     Начиная с VIII века здесь появляются и викинги-норманны - выходцы из Скандинавии, коих местные финские племена (а вслед за ними - и соседи-славяне) стали называть ruotsi . Раскопки Е.А. Рябинина, проводившиеся в 1973-1985 годах в Старой Ладоге, на левом берегу реки Волхова, позволили методом дендрохронологии датировать возникновение здесь первого средневекового города, основанного скандинавами - поселения, впоследствии получившего название Альдейгьюборг, т.е. Город на Нижней реке; позже, переиначив на свой лад, славяне нарекли его Ладогой, а при Петре I он в 1704 году был переименован в Старую Ладогу. Так вот, бревна для первых построек там были срублены в 753 году - за век с лишним до призвания Рюрика. Альдейгьюборг занял важное место в пределах освоенного викингами пространства, протянувшегося от Балтики до Урала и Черного моря: вся эта огромная территория уже в древнейших памятниках скандинавской литературы получила название Svitjod hin mikla - Великая Швеция.я Швеция.

     Вернемся, однако, в Ингерманландские края. Места здешние для земледелия были пригодны не слишком, хотя рожь и ячмень тут все-таки сеяли; зато охота - богатая, река и озеро - щедры на уловы, да и скотина могла пастись привольно, одаряя молоком, сметаной, маслом, сыром. Тем и кормились, и подати платили.

     Помимо местного населения, ввиду малочисленности жившего, похоже, более или менее мирно и бесконфликтно, на Ингерманландию претендовали все кому не лень: «исконно своей» почитали ее Господин Великий Новгород и - позже - государи московские; однако шведы и Ливонский орден придерживались тик-в-тик такой же точки зрения. Оно и неудивительно: пусть сам по себе край и не больно-то богат, но оседлавший Неву контролирует Балтийско-Черноморский и Балтийско-Каспийский торговые пути, что сулит уже доходы куда как серьезные <Тут стоить заметить, что наиболее прибыльным промыслом считалось у ингерманландских жителей лоцманское дело - фарватер широкой и полноводной, но вместе с тем и достаточно капризной, местами порожистой реки был непрост, и знать его надо было до тонкостей. Владельцы же торговых судов платили щедро - и деньгами, и товаром. Плата эта, замечу, с давних времен строго регламентировалась - договором 1270 года, например, лоцманам разрешалось брать с купцов «то, что брали издавна, но не более».>.

     Понятно, что в Ингрии то и дело происходили пограничные стычки, столкновения, конфликты - иногда скорее символические, обозначавшие присутствие и демонстрировавшие силу, а порою и весьма кровопролитные. Так, например, за сорок лет - с 1283 по 1323 год - новгородская летопись отмечает пятнадцать вооруженных столкновений только со шведами. Но тем не менее всерьез осваивать край ни у кого не было ни сил, ни, похоже, желания: это было целиком и полностью отдано на откуп местному населению, вынужденному вдобавок платить подати то тем, то другим, а временами - тем и другим одновременно.

 Война крепостей.

 Действие первое - Ландскруна

     В начале XIV века ингерманландское соперничество вылилось в процесс, который можно назвать вялотекущей войной крепостей. Начали ее шведы.

     В первые дни июня 1300 года, сразу же после праздника Святой Троицы, их флотилия <В «Хронике Эрика» говорится, что в походе участвовало 1100 кораблей; но это, конечно, поэтическое преувеличение, и как минимум - на порядок.>, поднявшись по Неве, бросила якоря у правого берега возле устья одного из притоков - куда более полноводной, чем сейчас, и потому на значительном протяжении судоходной речки Охты <Правда, многознающий Михаил Иванович Пыляев (1842-1899) в своем «Старом Петербурге» пишет, что Ландскруна была основана «не на месте, где теперь стоит Александро-Невская лавра», однако ни на какие источники при этом не ссылается, и его точку зрения не разделяет никто из историков.> Высадившиеся на берег солдаты и рабочие команды споро взялись за дело. Прежде всего был прокопан широкий и глубокий ров, соединивший Неву с Охтой. На образовавшемся треугольном острове, достигавшем почти километра в длину, незамедлительно началось возведение крепости, названной Ландскруна (то есть Земной венец), - вскоре уже поднялись мощные бревенчатые куртины и восемь квадратных башен, которые тут же стали обносить каменными стенами. Под защитой крепостной артиллерии была в считанные недели выстроена торговая гавань со всеми положенными причалами, портовыми магазинами, складами, судоремонтными мастерскими и так далее. Место было чрезвычайно удобное - ширина Охты близ устья достигала 80 м, а глубина позволяла кораблям приставать прямо к берегу, чтобы швартоваться «борт к борту и штевень к штевню».

     Рядом, как всегда происходит в подобных случаях, сам собою начал формироваться город.

     Предпринято все это было по воле короля Биргера Магнуссона - внука того ярла Биргера, с которым неподалеку отсюда, только на противоположном берегу, подле впадения в Неву левого притока, Ижоры, вел переговоры князь Александр Ярославич (событие, вошедшее в историю под именем Невской битвы, о которой уже шла речь в главе, посвященной Александру Невскому). Прямым же исполнителем монаршей воли (и похоже, вдохновителем всей затеи) являлся Торгильс Кнутссон.

     О происхождении этого талантливого полководца и мудрого государственного деятеля почти ничего не известно - документы впервые упоминают его имя в 1281 году. Шесть лет спустя он был возведен в рыцари, а еще через год стал маршалом, получив высшее из шведских воинских званий. После своего возвышения Торгильс сумел прекратить междоусобицы и добиться того, что в стране - впервые за многие годы - установился гражданский мир. В «Хронике Эрика» говорится:

     Торгильс Кнутссон стал править в то время.
     Был он умен и радушен со всеми.
     Крестьяне, священники, рыцари, слуги -
     Все были довольны жизнью в округе.
     Были там праздники, танцы, турниры.
     Ни хлеба, ни мяса не жалко для пира.
     Рыба в достатке водилась в озерах,
     Мир и покой царил на просторах.
     Лишь по законам все споры решали.
     Люди про тяжбы не вспоминали...
     Жизнь с тех пор потекла спокойно,
     Как встарь, не терзали Швецию войны.

     Кнутссон прекрасно понимал значение для Швеции восточных берегов Балтики, Невы и Ладожского озера, а потому организовал ряд походов с целью основания в этих землях новых городов-крепостей, которым со временем предстояло стать крупными торговыми центрами. Так, в 1293 году на берегу Финского залива в устье реки Вуоксы была основана крепость Выборг. Ее стены одели камнем, вследствие чего несколько попыток карелов, финнов, ладожан и новгородцев захватить и разрушить крепость оказались тщетными. Вскоре она стала важным торговым центром Восточной Балтии.

     Двумя годами позже на западном берегу Ладожского озера была заложена крепость Кексгольм (современный Приозерск) - в отличие от Выборга, она была основана на месте уже существовавшего финского поселения. На протяжении XIV века Кексгольм неоднократно переходил из рук в руки, становясь то новгородским, то снова шведским.

     И вот теперь настал черед Ландскруны.

     Подобного посягательства на «свои исконные» земли, естественно, не стерпели новгородцы. Уже к августу великий князь владимирский Андрей Александрович Городецкий, третий сын Александра Невского, собрал ополчение <«Хроника Эрика» утверждает, что русское войско насчитывало 31 000 воинов, но это тоже поэтическое преувеличение.> и двинулся на Ландскруну. Прежде всего он попытался под покровом ночи с помощью пущенных по течению огромных плотов-брандеров спалить шведскую флотилию. Затея оказалась неудачной: плоты были остановлены натянутыми в воде цепями и сгорели дотла, лишь послужив освещением сцены. Не исключено, однако, что атака брандеров являлась лишь отвлекающим маневром, поскольку пешее ополчение одновременно с этой акцией предприняло штурм крепости - тоже, впрочем, безуспешный.

     Шведский офицер Матиус Кеттильмундсен выехал за крепостные стены и предложил решить дело поединком - увы, его рыцарственной идеи никто не поддержал. Убедившись, что крепость хорошо укреплена и захватить ее будет нелегко, русские сняли осаду и ретировались без боя.

     В конце осени флотилия ушла, оставив в крепости гарнизон в 300 человек во главе с комендантом Стеном. Зимовка на Неве была для гарнизона тяжелой - из-за недостатка продовольствия, особенно овощей, многие болели цингой.

     Вопреки первоначальным намерениям, по весне шведы не вернулись. Оно и неудивительно: страна переживала далеко не лучшие времена, новый король Биргер Магнуссон безуспешно боролся за власть с магнатами и собственными братьями, вследствие чего ему было не до окраинных городов и крепостей. И вот 18 мая 1301 года новгородское войско, возглавляемое князем Андреем Александровичем, осадило Ландскруну <Согласно «Хронике Эрика», количество осаждавших превышало численность защитников крепости в 16 раз, и это уже похоже на правду - получается, новгородцев было 4800 человек.>. После ожесточенного, но не слишком долгого сопротивления крепость пала. Большинство ее защитников погибли, а уцелевших новгородцы увели с собой. Новгородская Первая летопись сообщает: «Град взят бысть, овых избиша и исекоша, а иных извязавше поведоша с города, а град запалиша и разгребоша». Разъяренные новгородцы не только спалили город, порт и крепость, но даже в некоем иррациональном порыве срыли, говорят, холм, на котором она была возведена.

     Почему новгородцы не сохранили захваченную крепость, занимавшую столь выгодное положение на торговом пути, связывавшем Европу и Балтику с Русью и Византией? Так ведь новый город мог стать серьезным конкурентом Новгороду в его торговых делах, мог перехватить инициативу в торговле с балтийскими городами. Зачем же самим себе конкурентов плодить? Да и шведов, признаться, побаивались - рано или поздно те могли, уладив междоусобицы, вернуться и вновь занять основанный ими город...

     Трагично сложилась и судьба основателя Ландскруны Торгильса Кнутссона, лишь на четыре с небольшим года пережившего гибель и разрушение основанной им крепости. Уже в 1302 году, сразу по совершеннолетии и коронации Биргера Магнуссона, начались его размолвки и столкновения с братьями - герцогами Эриком и Вальдемаром. Попытки Торгильса (на дочери которого был женат герцог Вальдемар) примирить их оказались безуспешными. Более того, Биргер даже начал относиться к маршалу с подозрением: оклеветанный маршал был арестован перед Рождеством 1305 года, заточен в башню Стокгольмского замка и 10 января 1306 года казнен на площади. Первоначально его похоронили на неосвященной земле за стенами города, и лишь в мае его близким удалось добиться перенесения останков в Риддархольмскую церковь в Стокгольме, где маршал хотел быть погребен.

Война крепостей.

Действие второе - Орешек

     В 1323 году московский князь Юрий Данилович заложил на острове Орехове, лежащем при истоке Невы, крепость, названную Орешек. Место было выбрано с умом - расположение фортеции позволяло полностью контролировать выход в Ладожское озеро. Впрочем, именно это обстоятельство заставляет и призадуматься. Создается впечатление, будто тем самым одновременно обозначалась и граница притязаний: торговый путь мы контролируем, лежащие же вниз по Неве земли - Бог с ними, потом как-нибудь разберемся... Однако впечатление это противоречит той ярости, с которой двадцать два года назад новгородцы стерли с лица земли Ландскруну - один из тех парадоксов, о которых нам с вами еще предстоит размышлять. Впрочем, на бумаге шведско-новгородская граница была определена 12 августа того же 1323 года и как раз в нововозведенной крепости, по названию которой мирный договор получил название Ореховецкого; демаркационная линия проходила по реке Сестре и в меридиональном направлении делила пополам остров Котлин.

     Возведение Орешка встревожило шведов, однако предпринимать решительных действий они не спешили. Двумя годами позже был убит в Орде Юрий Данилович, на московском княжении его сменил младший брат - Иван I Калита, которому в 1340 году наследовал сын - Иван II Красный. Как и все представители дома Даниловичей после него, вплоть до Ивана IV Грозного, прежде всего он посчитал необходимым показать строптивому, вольнолюбивому и богатому ганзейскому Новгороду, кто в доме хозяин. Вот тут-то, воспользовавшись московско-новгородской распрей, шведы под шумок и без особого, надо сказать, труда овладели Орешком. Ненадолго, правда, - уже в начале 1349 года крепость была у них отнята, причем новгородцы поспешили заменить деревянные стены каменными.

     Под их защитой возник на левом берегу Невы городок; как явствует из грамоты 1563 года, сюда съезжались торговые люди из Новгорода, Твери, Москвы, Рязани, Смоленска, Пскова, из Литвы, Ливонии и Швеции.

     Чуть раньше того времени, к которому относится вышеупомянутая грамота, в середине сентября 1555 года, шведы попытались было вновь захватить Орешек, но неудачно: после трехнедельной осады ринувшиеся на штурм войска были отброшены. Столь же тщетной оказалась и следующая попытка, предпринятая на излете Ливонской войны, в 1582 году. Хотя во главе осадивших крепость шведов и стоял столь талантливый полководец, как Понтус де ла Гарди, однако в конце концов и ему пришлось отступить.

     Наконец в 1611 году шведам удалось-таки взять Орешек. И хотя в 1655 воеводы царя Алексея Михайловича Тишайшего снова овладели крепостью, но по Кардисскому мирному договору 1661 года она была возвращена шведам, которые, переименовав в Нотебург, владели ею сорок лет - до тех пор, пока в ходе Северной войны 11 октября 1702 года она не была взята штурмом войсками генерал-фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметева. О взятии Нотебурга - русские предпочитали называть его Орешком - Петр I писал: «Правда, что зело жёсток сей орех был, однако ж, слава Богу, счастливо разгрызен». Впрочем, при всех идеологически-пропагандистских предпочтениях Петр с дивной последовательностью, всегда его отличавшей, тут же в очередной (и, как мы знаем, предпоследний) раз переименовал крепость - в Шлиссельбург.

     Стратегическое значение Шлиссельбург сохранял только в ближайшие годы Северной войны - при овладении Невой он играл роль передовой базы; затем до 1710 обеспечивал правый фланг невской линии, а во время осады Кексгольма (бывшей Корелы и нынешнего Приозерска) служил базой для войск Брюса. Однако после взятия Выборга, а также постройки Петропавловской крепости и Кронштадта роль его с военной (не говоря уже о торговой) точки зрения оказалась полностью исчерпана.

 Война крепостей.

 Действие третье - Ниеншанц

     К тому времени места эти были уже обжиты весьма неплохо, хотя население все еще оставалось достаточно малочисленным. Несколько десятков русских деревень, по пять-восемь дворов каждая (всего 1082 двора и 1516 душ мужеска полу); ижорские, водские, вепсские и собственно финские поселки (общее число их обитателей превышало русское в несколько раз, однако было рассредоточено по большой территории - современный Санкт-Петербург со всеми его пригородами). На Васильевском острове раскинулось поместье семьи де ла Гарди, на Фомином (нынешняя Петроградская сторона) - Биркенхольма, в окрестностях нынешнего Дудергофа - королевского советника Иоганна Скютте...

     И вот в 1611 году по инициативе Якоба де ла Гарди, блистательного военачальника и мудрого политического деятеля времен короля Густава II Адольфа и наследовавшей ему королевы Кристины, на месте Ландскруны - при слиянии Невы и Охты - были заложены торговый поселок Ниен <Ниен (или Ни) - одно из бытовавших тогда названий Невы; отсюда Ниеншанц - Невская крепость. В русском языке за городом закрепилось название Канцы (как за Стокгольмом - Стекольна).> и крепость Ниеншанц <В 1672 году в своем капитальном труде по истории шведско-московских войн Иоганн Ведекинд писал, что уже в осенние месяцы 1611 года в крепости был размещен гарнизон, насчитывавший 500 человек.>. Пятиугольную цитадель, наибольший поперечник которой достигал километра, окружали валы высотой 18 и шириной 12 метров. Рядом с двухэтажным крепостным замком с башнями была построена небольшая лютеранская церковь для гарнизона. На крепостных стенах толщиной 15 локтей, т.е. около 9 метров, были установлены семьдесят восемь пушек. (Замечу, прагматичные шведы заново насыпать срытого триста лет назад новгородцами холма не стали.) Ниен стремительно рос, впитав в себя и Усть-Охту, и 17 июня 1632 года по ходатайству Якоба де ла Гарди и генерал-губернатора Финляндии Петра Браге король Густав II Адольф даровал ему городские права, торговые привилегии и шестилетнее освобождение жителей от всех гражданских повинностей.

     Некоторое время Ниен спорил за торговое главенство в регионе с Выборгом - соперничество это окончилось, когда 28 сентября 1638 года одиннадцатилетняя королева Кристина (по совету все тех же де ла Гарди и Браге) подписала указ, в частности, гласивший: «Мы, Кристина, сим объявляем, что поскольку славный родитель Наш, блаженной памяти Государь, повелел к украшению и довольству Нашей провинции Ингерманландии устроить новый город на Неве, Мы нашли нужным продолжать дело сие, предоставляя пользоваться ему шведским городовым правом и общими привилегиями. Предоставляем городскому сословию в сказанном Ниене двенадцатилетнюю свободу от малой пошлины, от печных денег, от взимания налогов с пивоварения и винокурения, а также свободу от обыкновенных гражданских повинностей. Сим повелеваем, чтобы всем желающим селиться и строиться там дано было определенное место и земля; и приказываем защищать поселенцев согласно с ныне данными Нами привилегиями и преимуществами... Запрещаем всем причинять им препятствия, вред и ущерб каким бы то ни было образом».

     Указ королевы Кристины привел к быстрому росту населения Ниена и расширению его торговых связей - с 1640 по 1642 год оно выросло более чем в полтора раза, а к началу пятидесятых годов по приблизительным оценкам достигало 20 000-20 500 человек. С 1640 по 1645 год Ниен ежегодно посещали от 92 до 112 кораблей. В основном это были суда из Швеции и ее балтийских владений, русские ладьи, корабли из городов Северной Германии, Голландии, Дании и Англии; но иногда Ниен посещали и корабли из католических стран: Польши, Франции. Кристина специальным указом велела заботиться об охране этих судов и о свободной торговле в пределах ее владений.

     20 сентября 1642 года новым указом королева расширила эти права и привилегии, а также даровала Ниену герб - лев, стоящий между двумя реками и держащий в правой лапе меч. А вскоре, 31 августа 1646 года, город получил от королевы дополнительные торговые привилегии и право устраивать ежегодно трехнедельные ярмарки, в которых участвовали многие балтийские и европейские страны, Новгород, Москва и другие города России. Магистрат Ниена с этих пор возглавлялся тремя бургомистрами, в помощь которым придавались синдики и нотариусы. Проведенные реформы и предоставленные городу права позволили Ниену не только догнать Выборг по числу совершаемых сделок и авторитету среди прочих балтийских городов, но и стать крупнейшим торговым центром в пределах Ингерманландии, а вышеупомянутая ежегодная ярмарка обрела известность как самая богатая во всей Восточной Балтии. Его жители имели свыше ста торговых судов, как сказали бы теперь, приписанных к Ниену. Вокруг раскинулось до сорока деревень. С расположенным на левом берегу - там, где сейчас находится Смольный (Воскресенский) собор и монастырь, - русским селом Спасское (самым крупным, откуда дорога вела к Большому Новгородскому тракту) город соединялся регулярной паромной переправой.

     В 1656 году царь Алексей Михайлович Тишайший в попытке завладеть Балтийским побережьем развязал войну со Швецией. Третьего июня русская армия окружила и блокировала шведскую крепость Нотебург (русский Орешек), а тысячный отряд под командованием воеводы Петра Потемкина направился к Ниену.

     Город не был готов к войне и длительной осаде. Услышав о приближении русских, находившиеся в городе генерал-губернатор Ингерманландии Густав Горн и дерптский президент Карл Мернер покинули Ниен и уплыли в Нарву. Перед отъездом они приказали коменданту Ниеншанца шотландцу Томасу Кинемонду сжечь соляные и хлебные склады, чтобы они не достались противнику. 30 июня 1656 года Ниеншанц был захвачен русскими войсками и подвергся страшному разграблению. В городе было сожжено около 500 домов, захвачено 8 пушек и значительные запасы хлеба. Как сообщают шведские документы, все дома были разграблены, а жители, не успевшие скрыться, убиты, причем не щадили даже женщин и детей.

     Однако отряд Потемкина не мог долго находиться в разоренном Ниене, где не осталось ни крова, ни продовольствия, так что русские оставили город и отошли к Нотебургу-Орешку.

     А вскоре по условиям Кардисского мира 1661 года, по которому вся Ингерманландия и Юго-Западное Приладожье признавались шведскими владениями, Ниен был возвращен Швеции, быстро возродился и уже к середине семидесятых годов по числу населения сравнялся с крупнейшими городами Финляндии - Выборгом и Або.

     По свидетельству современника, в Ниене «было много превосходных пильных заводов и там строились хорошие и красивые корабли. #...> Не один Любек, но и Амстердам стал с Ниеншанцем торги иметь; водяной путь оттуда до Новгорода весьма к тому способствовал; словом, помалу и русское купечество в Ниеншанце вошло и привело сие место в такую славу, что в последние годы один тамошний купец, прозванный Фризиус, Шведскому королю Карлу XII в начале его войны с Петром Великим мог взаймы давать немалые суммы денег, за что после пожалован был дворянством, и вместо прежнего дано ему прозвание Фризенгейм и учинен он судьей в Вилманстранде».

     На традиционную трехнедельную августовскую ярмарку по-прежнему съезжались иноземные купцы со всей Северной Европы. Из Новгорода, Тихвина, Ладоги сюда привозили рожь, овес, горох, свинину, говядину, сало, масло, лососину, деготь, смолу, пеньку, лен и лес. Через Новгород сюда поступали и пользовавшиеся большой популярностью в Европе восточные ткани: шелк, плюш, дамаск, а также шкуры, кожи, меха и холсты. А из Северной Европы везли металлы: железо, медь, свинец, изделия из них - якоря, замки, ножи, иглы; везли зеркала, английское и голландское сукно, немецкие шерстяные ткани, бархат и шляпы. Здесь продавались испанские и французские вина и североморская сельдь.

     Рынок размещался в центре города. Неподалеку, на берегу Черной речки (правого притока Охты), размещалась городская ратуша, вернее две: Старая, стоявшая фасадом к Охте, и Новая, построенная уже после войны и разорения, в начале шестидесятых годов, развернутая фасадом к городской площади. Перед ратушей располагалась центральная площадь, вытянутая с юга на север; вокруг нее размещались дома самых богатых горожан, а также лавки и кабаки.

     Была в Ниене и больница - причем по тому времени отменно организованная; пользовали там не только горожан, но и пациентов со всей Финляндии и даже юго-восточной Швеции.

     Шли разговоры и об основании университета...

     В городе действовало несколько церквей - шведская и немецкая лютеранские и русская православная: Ниен отличался естественной для многонационального города веротерпимостью. Население состояло преимущественно из шведов, русских, немцев и финнов; но немало было и людей других национальностей <Показателен тот факт, что среди комендантов Ниеншанца были шотландцы (Томас Киннемонд - с 1647 по 1657 год и Александр Андерссон - с 1661 по 1663 год), швед (Авраам Раньели - с 1658 по 1661 год); русские (Александр Пересветов - с 1665 по 1679 год; Иван Апполов - с 1689 по 1703 год).>.

     Казалось бы, жизнь прекрасна. Но тут, увы, началась Северная война.

     23 апреля генерал-фельдмаршал граф Борис Петрович Шереметев во главе двадцатитысячного корпуса двинулся по правому берегу Невы брать Ниеншанц. Примерно в пятнадцати верстах от Ниеншанца, он выслал вперед двухтысячный отряд, приказав произвести разведку боем. Ночью они атаковали полторы сотни шведских драгун, стоявших вне крепости, причем несколько русских даже забрались на крепостной вал. Однако шведы отступили без потерь, успев даже захватить двух пленных. Собственно говоря, русские в этот момент могли с ходу взять крепость, поскольку шведы растерялись, да и численность гарнизона не превышала семисот (а по другим данным - и вовсе шестисот) человек. Но командир решил не рисковать и велел трубить отбой. 26 апреля к Ниеншанцу подошли основные силы Шереметева, были начаты осадные работы. После приведения в готовность осадных батарей генерал-фельдмаршал предложил шведскому коменданту капитулировать, но тот ответил, что «крепость вручена им от короля для обороны», и отказался сдать ее. 30 апреля началась бомбардировка крепости. К тому времени в лагерь осаждающих прибыл сам царь, именовавший себя бомбардирским капитаном Петром Михайловым. 1 мая шведский гарнизон сдался. Едва это свершилось, Петр первым делом привычно переименовал Ниеншанц в Шлотбург.

     А вскоре по его приказу укрепления Ниеншанца-Шлотбурга (а с ними - и все городские постройки) были снесены до основания - лишь четыре высоких мачтовых бревна, врытых в землю, обозначали место, где когда-то стояли крепость и город.

     Пожалуй, можно назвать лишь один пример с таким иррациональным, повторяю, остервенением вычеркнутого из бытия города. В 146 году до Р.Х. римляне разрушили ненавистный Карфаген, а землю, на которой он стоял, перепахали и, не пожалев для сей благородной цели весьма дорогого в те времена продукта, засыпали солью, дабы здесь ничего никогда не росло. Соли Петр пожалел. Но города не помиловал.

     В 1714 году место, где чуть больше десятилетия назад располагался город Ниен с крепостью Ниеншанц, осмотрел мекленбургский посланник Вебер - взгляду его предстали несколько развалин, глубокие рвы, колодцы, подвальные ямы... Все, что только можно было, - до бревнышка, до кирпичика было давно уже растащено на возведение строений Петербурга.

Война крепостей.

Действие четвертое - Санкт-Питербурх и Кроншлот

     По неким соображениям, которые нынешние историки вольны трактовать как угодно, Петр I оставил Ниен, так сказать, без внимания, и, спустившись немного по течению, повелел заложить новую крепость на острове с финским названием Енисаари, который шведы именовали Луст-Эйландом (то есть Веселым), а русские - Заячьим, после чего спешно отбыл в Лодейное Поле. 16 мая светлейший князь Александр Данилович Меншиков приступил к строительству. Поначалу именно крепость носила имя Санкт-Питербурх <Тут разом три намека. Во-первых, на св. Петра (а вовсе не Петра-императора, поскольку небесным патроном последнего являлся св. Исаакий Далматский, отчего и появился в Петербурге Исаакиевский собор), хранящего ключи от рая так же, как надлежало новой цитадели хранить ключи от выхода в Балтику; город же Петр некоторое время без особых затей хотел назвать Новым Амстердамом, нимало не смущаясь тем, что за океаном таковой уже существует. Во-вторых, когда город уже начал расти, Петр постоянно говорил о нем, как о «своем парадизе», рае то есть, и тут вновь не обойтись без святого Петра. Наконец, в третьих, поскольку престол св. Петра и его наместник на земле пребывают в Риме, это название косвенно намекало не на Новый Амстердам, а на Новый Рим, отбирая тем самым положение Третьего Рима у «порфирносной вдовы» - Москвы.>, но впоследствии оно перешло к городу, тогда как крепость, по завершении строительства собора во имя святых апостолов Петра и Павла, стала именоваться Петропавловской.

     И наконец, последний акт войны крепостей. Зимой 1703-1704 года на острове Котлин (финский Ретусаари) были установлены первые артиллерийские батареи, из которых вскоре выросла неприступная цитадель главной базы российского Балтийского флота, до 1723 года именовавшаяся Кроншлотом <И вот еще что интересно: первоначально именно там, на Котлине, и должно было, в соответствии с царским замыслом, возникнуть великому городу, выстроенному, естественно, наподобие зачаровавшего Петрово воображение Амстердама, для чего остров вдоль и поперек замышлено было рассечь каналами - разумеется, более широкими, нежели амстердамские. Двумя годами позже Петр отказался от этой мысли, предпочтя Котлину нынешний Васильевский остров. Впрочем, грезившаяся монаршему воображению Амстердамо-Венеция так и не родилась...>, а после - Кронштадтом. Ее орудия полностью контролировали подступы к устью Невы, а потому все расположенные выше по ее течению крепости разом теряли всякое стратегическое значение <Да и нужно ли оно было вообще? В.О. Ключевский, например, считал иначе, справедливо утверждая, что с захватом Ревеля (совр. Таллин) и Риги строить новый порт на Балтике не было ни малейшей необходимости. И для новой столицы любой из этих городов также сгодился бы вполне. Как, впрочем, и Ниеншанц...>.

     Вялотекущая война ингерманландских крепостей завершилась.

     Но вскоре на том же ингрийском пространстве началась другая, по сей день длящаяся, - между историческими фактами, правительственной идеологий и патриотическим пылом.

Миф «пустынных волн»

     С наибольшей полнотою он выражен в прологе к пушкинскому «Медному всаднику» - как водится, поэтическое творение гения, да еще включенное к тому же в школьную программу, куда эффективней формирует общественное сознание, нежели исторические труды. Впрочем, историки и сами приложили руку к созданию этого мифа - и продолжают по сей день.

     Помните?

     На берегу пустынных волн
     Стоял он , дум великих полн,
     И вдаль глядел. Пред ним широко
     Река неслася; бедный челн
     По ней стремился одиноко.
     По мшистым, топким берегам
     Чернели избы здесь и там,
     Приют убогого чухонца...

     Не трудно, разумеется, представить себе ширь Невы с единственной лодчонкой, но и сегодня, выйдя на набережную, нередко можно узреть ту же картину, разве что лодка окажется либо надувной, либо моторной... Оно конечно, стоя на берегу, чухонские избы видеть было можно - причем в немалом количестве: на шведской карте 1676 года здесь насчитывался, повторяю, сорок один населенный пункт. Многие из этих деревушек носили финские названия: Риттова (на месте Александро-Невской лавры), Антолала (на месте Волковского кладбища), Ависта (на Выборгской стороне), Усадиссасаан (на месте нынешнего Зимнего дворца), Каллила (в устье Фонтанки, от нее пошло впоследствии название Калинкино) и т.д. Но рядом находилось также немало немецких мыз и, конечно же, русских сел: Сабирино, Одиново, Кухарево, Максимово, Волково, Купчино, упоминавшееся уже Спасское...

     А по соседству с ними красовались усадьбы де ла Гарди и Биркенхольма, богатая мыза немецкого майора Канау (на месте, где высится теперь Михайловский замок; при ней, кстати, был обширный фруктовый сад, на территории которого, - как видите, отнюдь не на землях девственных и неухоженных! - Петр I построил свой Летний дворец, а сам сад не мудрствуя лукаво переименовал опять же в Летний). Тут же располагались имения русских помещиков - всех этих Аминовых, Апполовых, Бутурлиных, Одинцовых, Пересветовых, Рубцовых, что обосновались здесь издавна и после Столбовского мира перешли на шведскую службу, дабы не покидать родных мест. (Кстати, вопреки расхожему мнению, им вовсе не пришлось переходить в лютеранство - никто к тому не принуждал.) Наконец, открывались взору и дома Ниена.

     Но - согласно мифу - всего этого будто и не было. И создается впечатление, будто в ходе долгой и кровопролитной Северной войны Россия завоевала... земли безвидные и пустынные; нарисованная же Пушкиным картина, оказывается, не погрешая против истины, являет собой тем не менее лишь импрессионистскую правду момента.

     Историческая же правда - совсем иное.

     Можно ли назвать «пустынными» воды, по которым больше тысячи лет проходил один из самых известных торговых путей? Воды, которые бороздил торговый флот Ниена, о котором говорилось выше?

     Однако у Пушкина - так. И даже больше:

     Природой здесь нам суждено
     В Европу прорубить окно,
     Ногою твердой стать при море.
     Сюда по новым им волнам
     Все флаги в гости будут к нам,
     И запируем на просторе.

     Но есть ли смысл уничтожать дверь, чтобы на ее месте прорубать окно? Но разве «все флаги» не направлялись в течение почти столетия к Ниену - особенно во время знаменитых тамошних ярмарок? И следовательно, эти волны при всем желании не назовешь для иноземных купцов «новыми». Просто в русский Петербург поначалу приходилось заманивать тех, кто спокойно хаживал в Ниен: когда в 1703 году в новую столицу пришло первое голландское судно, Петр на радостях отсыпал капитану 500 золотых, а всем матросам - по 30 серебряных талеров. Да, верно: за время навигации 1724 года у Троицкой пристани ошвартовалось уже 270 торговых судов. Но вряд ли в Ниене к тому времени их оказалось бы меньше.

     Безусловно, Пушкин не мог не видеть этих противоречий. Не зря же свои знаменитые, всеми бесконечно цитируемые слова об окне в Европу он снабдил авторской сноской, на которую как-то не принято обращать внимание: «Альгаротти <Альгаротти Франческо - итальянский литератор и просветитель, автор диссертации о Ньютоновой оптике и просветительской (сегодня мы сказали бы - научно-популярной) книги «Ньютонианство для дам» (имеется в виду, что не только ученые мужи понять смогут).> где-то сказал: "Pitersbourg est la fenetre par laquelle la Russie regarde en Europe" ». Очень точный нюанс - если не иметь в виду французского, конечно, то через окно смотрят, а не ходят... Все, все прекрасно понимал Пушкин. Но историческая правда вступала здесь в конфликт с идеологией. Существует устное предание, фактами, насколько мне известно, не подтвержденное, однако вполне логичное: увидеть именно «пустынные волны» мягко порекомендовал поэту его «личный цензор», то бишь государь, ибо никакое другое представление не укладывалось в традиционный культ Петра Великого.

     Это ему, Петру, чтобы ощущать себя подлинно творцом, свойственно было стремление непременно созидать с нуля, так сказать, из праха и глины, - концепция, много позже нашедшая выражение в предпосланных этой главе в качестве эпиграфа незабвенных словах «Интернационала». Историкам же последующих лет нужно было этой петровской страсти подобрать рациональные объяснения. И они старались. Вовсю.

     Казалось бы, почему, захватив Ниеншанц и Ниен, не укрепить заново понесшую серьезный ущерб при бомбардировке цитадель, а северную столицу не перенести в уже существующий город?

     Суммируя различные аргументы в книге «Основание Петербурга», доктор исторических наук, профессор Владимир Мавродин писал: «Ниеншанц был мал, "не гораздо крепок от натуры", то есть не имел серьезных естественных рубежей, в частности, не был огражден водой с севера и северо-востока, а также удален от моря».

     Но ведь, как уже было сказано выше, наибольший поперечник Ниеншанца достигал километра, тогда как у Петропавловской крепости - около 750 метров. А ров, превративший мыс в остров, был не уже речки Кронверки, отделяющей Петропавловскую крепость от Петроградской стороны.

     Зато расположенный выше по течению, на месте нынешних Большой и Малой Охты, Ниен не ведал вечного бича Петербурга - нагонных наводнений <Заметьте, и самое крупное русское село, Спасское, было выстроено на Песках, между нынешними Смольным и Александро-Невской лаврой, куда невские воды почти никогда не доходили. Ниен же пострадал от наводнения лишь единожды, в 1691 году, когда уровень воды поднялся без малого на 6 метров (!). С тех пор подобная катастрофа ни разу не повторялась: в среднем при невских наводнениях уровень воды поднимается на полтора-два метра выше ординара; во время воспетого Пушкиным наводнения 18 ноября 1824 г. вода поднялась на 4,10 м; 23 сентября 1924 г. - на 3,69 м, 18 октября 1967 г. - на 2,34 м. Выводы о правильности выбранного Петром I места расположения города, как говорится, делайте сами...>. Ирония судьбы: Петр I умер, простудившись во время одного из таких стихийных бедствий... (Недаром в Священном Писании сказано: «горе строящему город на крови и созидающему крепости неправдою!» <Книга пророка Аввакума, гл. 2, ст. 12.>)

     Утверждают, будто «ногою твердой» необходимо было стать именно при море, а не в нескольких километрах от него. Но почему же такая удаленность никоим образом не мешала исправно функционировать ниенскому порту?

     Остается признать, что никакими рациональными соображениями петровского решения не объяснишь. Зато невольно приходит на память срытый новгородцами холм, на котором возведена была некогда Ландскруна...

     Но и обращаясь к допетровскому периоду, то и дело наталкиваешься на те же противоречия. Вот лишь один пример. Как уже было сказано, русских на территории нынешнего Петербурга с окрестностями проживало «1516 душ мужеска полу». При этом, когда здешние земли по Столбовскому миру отошли к Швеции, не пожелавшие смириться с этим земледельцы переселялись в Россию... тысячами. «Жестокая эксплуатация, сочетавшаяся с национальным и религиозным гнетом, - писал историк А.А. Чухман в 1980 году, - привела к тому, что значительное количество русского населения (почти пятьдесят тысяч) ушло с невских берегов на территорию Русского государства». Дивная арифметика, оперирующая отрицательными величинами, - как иначе из полутора тысяч можно вычесть пятьдесят, да чтобы еще что-то осталось...

     Никоим образом не дерзну утверждать, будто при шведах местному населению жилось очень уж хорошо или хотя бы лучше, чем под властью государей московских. И подати, как водится, в три шкуры драли, и повинности всякие налагали - все было. Как всегда и везде. Но вот достаточно красноречивые записи, относящиеся ко временам Ливонской войны: у помещика Семена Неклюдова на Охте «запустело от опричного правежа» свыше десяти десятин пахотной земли; у Федора Феткова деревня Устье пуста; заброшены и одичали все земли «в волости царской и великого князя в устье Невы»; запустели пашенные земли на Фомином острове, где «крестьяне побиты, и деревни сожжены»... Этот разор, между прочим, не от шведов был. Так что все хороши. Между прочим, и суждения об извечной шведской экспансии на ингрийские земли заставляют вспомнить, что процесс этот являл собою улицу с двусторонним движением: осмелюсь напомнить, что первый оборонительный пояс Стокгольма назывался Карельским валом и построен был для защиты города от регулярных набегов «диких карелов», к которым неизменно присоединялись и новгородцы... <Так, например, новгородцы как-то задумали украсить храм святой Софии. Хорошо бы новые врата - да не какие-нибудь, а из ряда вон роскошные. Вроде тех, например, что лет тридцать тому назад знатные магдебургские мастера Риквин и Вейсмут изготовили для кафедрального собора славного шведского города Сигтуны. Но не самим же ковать! Посовещавшись, они подговорили карел соединенными усилиями разграбить Сигтуну. «Хроника Эрика» рассказывает:>

     Свеям урон наносили огромный
     Набеги карелов, язычников темных.
     До Мелара вод они доплывали,
     Будь сильный шторм иль спокойные дали.
     Шли, не стесняясь, шхерами свеев
     Гости незваные, злобу лелея.
     Раз до Сигтуны дошли корабли -
     Город сожгли и исчезли вдали.
     Спалили дотла и многих убили.
     Город с тех пор так и не возродили.
     Архиепископ Йон там сражен.
     Весел язычник, в радости он,
     Что у крещеных так плохи дела.
     Русским, карелам смелость дала
     Мысль, что свеям не устоять.
     Теперь можно смело страну разорять.

     Сигтуну и впрямь так и не возродили - лишь впоследствии приблизительно на этом месте возник Стокгольм. Но вот беда: искомых церковных врат уже не оказалось - незадолго до новгородско-карельского набега на Сигтуну нагрянули эсты и увезли их в качестве трофея. Такой наглости новгородцы, разумеется, стерпеть не могли - чтобы законную добычу да из-под носа? А как же родная Софийская церковь? Кинулись в погоню. Догнали разбойных эстов. Отобрали врата - они по сей день красуются на западном фасаде Софии Новгородской, украшенные изображениями отнюдь не русских епископов (в сентябре 2002 года эти Магдебургские врата с гордостью демонстрировал федеральному президенту Германии Йоханнесу Рау и его супруге архиепископ Старорусский и Новгородский Лев - представляю, с каким чувством взирала почтенная президентская чета на сей итог разгульного средневекового разбоя...). Эстам, замечу, не повезло вдвойне: в отместку в том же году «епископ вместе со шведским герцогом, тевтонами и готами #...< пристали в Виронии (совр. Вирумаа) #...< и в течение трех дней разоряли ее». Такая вот «вратная эпопея».>

     Но вот интересная деталь: если вы обратили внимание, гарнизоном, оборонявшим Ниеншанц против войск генерал-фельдмаршала Шереметева, командовал шведский подполковник и русский дворянин Апполов, под началом у которого русских тоже хватало. Причем, если шведов победители великодушно отпустили восвояси, то о судьбе пленных русского происхождения история как-то умалчивает. Зная петровский нрав, им трудно было позавидовать.

     Исходя из мифа «пустынных волн», неизменно замалчиваются или елико возможно преуменьшаются значение и масштаб Ниена. В «Энциклопедическом словаре Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона», например, не только нет посвященной забытому городу отдельной статьи - он вообще упоминается один-единственный раз, в статье, посвященной генерал-фельдмаршалу Шереметеву: «...оттуда он пошел вниз по правому берегу Невы и взял Ниеншанц». Но и в «Российском энциклопедическом словаре» 2001 года издания за статьей «Ниедре, Янис» непосредственно следует «Ниецкий Рудольф». А Ниена - как не бывало...

     В более или менее популярной исторической литературе он, само собой, фигурирует. Но даже городом назвать его немногие решаются, в большинстве, как упоминавшийся уже В.В. Мавродин, например, именуя «погостом», где было всего четыреста домов <Отрадное исключение составлял прекрасный петербургский писатель и историк Сергей Сергеевич Шульц-младший (1934-2004) - светлая ему память! Он о Ниеншанце писал честно.>. Во-первых, замечу, даже четыреста - уже немало. А во-вторых, шведские источники называют число на порядок большее. И то сказать: ведь еще во времена королевы Кристины, в тридцатых годах XVII века, в Ниене обитало до восьми тысяч человек, а дорос он, как вы помните, до двадцати с лишним тысяч <Санкт-Петербург достиг такой численности населения то ли в конце царствования Петра I, то ли уже при Петре II. Зато - в отличие от Ниена, ни таких методов, ни такой цены строительства по счастью, не знавшего, - строился он в буквальном смысле слова «на костях». Разные источники называют соответственно и несхожие цифры: самые скромные утверждают что в период с 1703 до 1710 г. пришлось по одному трупу строителя на душу тогдашнего населения, наиболее пессимистичные - что по пять, если не шесть. Кстати, в качестве строителей Петр Великий впервые в российской истории использовал здесь заключенных.>. Вряд ли все они в четырехстах домах уместились бы... Зато сельцо Усть-Охту с ее полтутора десятками дворов иные с завидным энтузиазмом именуют «торговым городом». Пусть их...

     И лишь из сугубо специальных, а вследствие того мало кому известных, общественного мнения не формирующих исторических трудов можно почерпнуть подлинные факты об этом «умолчанном граде».

Печальный эпилог

     Города привычно гордятся своей историей.

     В 1968 году в Советском Союзе пышно праздновалось 2750-летие Еревана, причем точкой отсчета послужил 782 год до Р.Х., когда - почти за тридцать лет до основания Рима! - на холме Арин-Берд была возведена урартийская крепость Эребуни <До наших дней от нее дошли остатки мощных укреплений, дворца и храма с росписями, хозяйственные постройки и так далее.>. Позволю себе усомниться в генетическом родстве нынешних армян с жителями завоеванного в VI веке до Р.Х. мидянами царства Урарту. И тем не менее Эребуни - первое поселение на месте нынешнего Еревана, и возводить к этой крепости родословную тринадцатой столицы Армении более чем справедливо.

     Еще в «Записках о Галльской войне» Юлия Цезаря в связи с подавлением римлянами восстания Верцингеторига упоминается Лютеция, построенная на острове Ситэ посреди Сены. После того как в 16 году по Р.Х. Галлия была превращена в римскую провинцию, Лютеция стала значительным торговым центром. И хотя нынешние французы имеют весьма спорное отношение ко племени паризиев, Лютецию основавших, однако историю свою современный Париж ведет именно от нее.

     В 1626 году на острове Манхэттен голландцы основали город Новый Амстердам. Сорок лет спустя он был захвачен англичанами (что впоследствии было закреплено Вестминстерским договором) и в честь Джеймса, герцога Йоркского, переименован в Нью-Йорк. Однако город, уважая собственную историю, годом своего рождения считает не 1674, когда было обретено новое имя, а 1626.

     В 2003 году был отмечен юбилей крымской Евпатории - ей исполнилось 2500 лет. Да, конечно, современный город основали там лишь в екатерининские времена, но отсчет от греческой колонии, расположенной на том самом месте, совершенно справедлив и является традицией общепризнанной.

     Наконец, в августе 2005 года будет отмечаться тысячелетие Казани - города, кстати, отнюдь не русского, отвоеванного при Иване Грозном у татар, основанного же в X веке (тогда он назывался Великий Булгар) и являвшегося первой столицей Волжско-Камской Булгарии.

     Имя подобным примерам - легион.

     И только град Петров гордо отрекается от прошлого. В 2003 году помпезно отмечалось его трехсотлетие. Но первым городом, возникшим на этом месте, была основанная в 1300 году Ландскруна, и, по ереванскому примеру, отсчет следовало бы вести от нее, отмечая - тоже, кстати, в мае - 703-ю годовщину.

     Но, допустим, просуществовала Ландскруна слишком уж недолго. Тогда, замечу, был, «торговый городок» Усть-Охта, возникший веком позже. Был, наконец, Ниен, и если вести счет от него, в юбилейный день Петербургу исполнилось 392 года. Впрочем, к вольному обращению с юбилеями петербуржцам не привыкать. Старшее поколение наших соотечественников еще помнит, должно быть, что и 250-ю годовщину города праздновали не в положенном (даже по каноническому исчислению) 1953 году, а четырьмя годами позже - в 1957. В пятьдесят третьем страна облачилась во всенародный траур по случаю кончины Отца народов - не до юбилеев тут, натурально, было. Зато в пятьдесят седьмом, когда сквозь чуть прираздвинутый железный занавес на Международный фестиваль молодежи и студентов съехалось немало иностранных туристов, и юбилей Санкт-Петербурга-Петро-града-Ленинграда оказался как нельзя более кстати...

     Так или иначе, а российская Северная Пальмира не могла быть основана ни по воле иноземных государей, подобно Ландскруне и Ниену, ни возникнуть сама собой, как Усть-Охта, - и в представлении самого Петра <Причем - и тут блистательно прав наш российский гений! - главным мотивом государя было все-таки «назло надменному соседу», градостроительные же соображения стояли в лучшем случае на втором месте.> (как, впрочем, и его преемников), и в сознании общественном ей надлежало родиться исключительно на пустом месте по воле великого самодержца всероссийского.

     И так оно и стало.

Из указа Петра «Об учреждении губерний и расписании к ним городов » от 18 декабря 1708

Великий государь указал по именному своему, великого государя указу, в своем, великого государя великом российском государстве для всенародной пользы учредить 8 губерний и к ним расписать города……

А именно те губернии учинены:
1.Московская (Москва, всего 39 городов)
2.Ингерманландская (Санкт-Петербург, а к нему города: Нарва, Шлиссельбург, Великий Новгород, Псков, Ладога, Порхов, Гдов, Опочек, Изборск,Остров, Старая Руса, Луки Великие, Торопец, Бежецкой Верх, Устюжна Железопольская, Олонец, Бело озеро, Ржева пустая, Заволочье, Дерптской уезд, Каргополь, Пошехонье, Ржева-Володимирова, Углич, Ярославль, Романов, Кашин, Тверь, Торжок; всего 29 городов. В той же губернии кроме вышеписанных городов, города: Ямбург, Копорье отданы во владение светлейшему князю Александру Даниловичу Меншикову.)  - в 1710 году переименована в Санкт-Петербургскую
3.Киевская (Киев, всего 56 городов )
4.Смоленская (Смоленск, всего 17 городов)
5.Архангелогородская (Архангельской, всего 20 городов)
6.Казанская (Казань, всего 71 город)
7.Азовская (Азов, всего 52 города)
8.Сибирская